"Косив батько, косив я". Критична розправа
Городское представление о бывшем, неколхозном крестьянине весьма идеалистическое, хоть и фольклорно-научное. Это у того, кто вообще имеет представление. Мы обоснованно считаем, что во временном водовороте, в смене времени крестьянин будто растворяется, переживая пантеистическое соединение с материнской силой природы. Ход событий и явлений крестьянской жизни не оставляет места хаосу; все, к чему последовательно и неустанно прикасаются трудолюбивые крестьянские руки, упорядочивается, гармонизируется. Живя в органическом мире, хлебороб подробно знает его мельчайшее строение, различает соединяемое и несоединяемое, ладное и неладное. Словом, все так, как должно быть.
Поэтому, когда я впервые с недекоративным интересом присмотрелся к причудливому творчеству МАРИИ ПРИМАЧЕНКО, то был удивлен, потому что оказался, как сказала бы Леся Украинка, именно "серед хаосу дивовижних марищ". "Дивовижним марищем" является даже речь Мариина, там где она что-то к образам приписывает: то ли странный местный говор, что спрятался на болоте среди "диких чаплунів", то ли преждевременно раздавленный московскими сапогами сельский говор. В том языке нет ничего органического, он весь - противоестественный. В такой изобразительности я гениальности не отрицаю, но там, где кто-то видит чудо-мир, я вижу чудо-немир.
Когда видишь произведения Примаченко (Примаченковой? Примаченковны?), то воспринимаешь изображаемое не как человек, что без конца втыкает руки в землю, а глаза - в окружающую среду, а как юный дачник, что для него та окрестность - праздник и тризна первоначального непонимания естественных законов, царство наивно отраженного, но удельного абсурда. Одим словом, если Мария Примаченко действительно художница народная, крестьянская, то в том самом смысле, в каком народном, крестьянским является каждый из нас.
На картинки народного хаотизма вместо ожидаемого народного космизма наталкиваемся вряды-годы и в любимых песнях народных. Вот одна из милейших - как теперь говорят, полтавская этника-аутентика:
1. "Та косив батько, косив я..." - ясно, косилось мужчинам, да и петь захотелось.
2. "Та викосили солов'я...", - тоже понятно: где песня, там и за соловья вспомнишь, а тут соловей как раз свил гнездышко в траве, он любит там гнездиться. И вдруг:
3. "Соловей у саду тьох, да тьох..." Постойте, когда косят, то разве еще и соловьи щебечут? Отзовитесь, крестьянские сыновья! А тут еще подхватила:
4. "Канарейочка..."
Так получается, нам, селюкам, что соловей, что канареечка? Ну да и зимой споет... где-нибудь у волостного писаря в господе.
Но работа продолжается. Кроме того, что косим мы с отцом, еще:
5. "Роман косе,
Гапка в'яже,
Катерина загріба,
Грицько воли напува,
Ганна воду тяга."
Вот и славно, все будто бы за работу взялись и как раз сезонную или повседневную; никто не сеет и снег не убирает.
А еще где песня, там и любовь:
6. "Ой, мамо, люблю Гриця,
Гриць на конику вертиться,
В Гриця шапка до лиця,
Люблю Гриця-молодця!"
Это еще допевают косари? Это им так пришелся по душе моторный Гриць: одновременно и "воли напува", и "на конику вертиться". Нет, кажется, то Ганна полюбила Гриця. Кстати, возникает небезосновательное подозрение, что ни Гриць волов не поил, ни Ганна воды не носила. То они так, для виду, пока отец косит, кошу я, Роман косе, Гапка в'яже, Катерина загріба. Не дождались вечорниць Ганна с Грицем: возле воловьих хвостов - где там уже "шапка до лиця"! "Грицю, Грицю, до роботи.." - а как же!
Гриця любят во многих народных песнях - знать, что то имя было когда-то очень в фаворе. Надо было весьма обласкать Григория, чтобы он назвался Грицем. Де ти, Грицю? Озовися! Не отзовется, отзовется разве что Гриша...
Анна флиртует:
7. "Та прийди, Грицю, в понеділок,
Та підемо разом по барвінок."
Зачем тот барвинок в хозяйстве? Ага, только к разговору зацепка. С него, крещатого, будто веночки плетут... Где и как - никто не видел, разве что в песнях.
Понедельник дурака проваляли. Теперь уже:
8. "Та прийди, Грицю, у вівторок,
Та й зв'яжемо снопів сорок."
Кажется, немного - сорок снопов на двоих, остаток дня можно скоротать где-то в барвинковых сорняках.
9. "Та прийди, Грицю, у середу,
Та й поженемо вдвох череду."
И здесь работа нетрудная. Но стадо даже в среду погонят деды и подростки - уже не Ганна с Грицем. Община не позволит. "Череда" общественная, барвинковые мои!
Четверг и пятница - как в тумане. Не разберешь - где работа, где любовь? Любят ли работу? Или любовь - работа? И тогда уже:
10. "Та прийди, Грицю, у суботу,
Та й підемо разом на роботу."
Целую неделю крестьянские дети ничего не делали, только в субботу к работе раззадорились.
Заманить Гриця на полотенце - тоже работа. Да еще и какая! Иного легче отравить...
11. "Та прийди, Грицю, у неділю,
Я дам тобі сорочку тонку білу."
И когда только успела напрясть и набелить, пошить-вышить? О том мамка знает и некрасивые младшие сестры.
12. "Дам сорочку-вишиванку
Та й простоїмо до ранку."
Дай Бог! А мы с отцом все косим. Теперь молча. И выкошенный соловей не щебечет. Вот такое оно, народное творчество!
Поэтому, когда я впервые с недекоративным интересом присмотрелся к причудливому творчеству МАРИИ ПРИМАЧЕНКО, то был удивлен, потому что оказался, как сказала бы Леся Украинка, именно "серед хаосу дивовижних марищ". "Дивовижним марищем" является даже речь Мариина, там где она что-то к образам приписывает: то ли странный местный говор, что спрятался на болоте среди "диких чаплунів", то ли преждевременно раздавленный московскими сапогами сельский говор. В том языке нет ничего органического, он весь - противоестественный. В такой изобразительности я гениальности не отрицаю, но там, где кто-то видит чудо-мир, я вижу чудо-немир.
Когда видишь произведения Примаченко (Примаченковой? Примаченковны?), то воспринимаешь изображаемое не как человек, что без конца втыкает руки в землю, а глаза - в окружающую среду, а как юный дачник, что для него та окрестность - праздник и тризна первоначального непонимания естественных законов, царство наивно отраженного, но удельного абсурда. Одим словом, если Мария Примаченко действительно художница народная, крестьянская, то в том самом смысле, в каком народном, крестьянским является каждый из нас.
На картинки народного хаотизма вместо ожидаемого народного космизма наталкиваемся вряды-годы и в любимых песнях народных. Вот одна из милейших - как теперь говорят, полтавская этника-аутентика:
1. "Та косив батько, косив я..." - ясно, косилось мужчинам, да и петь захотелось.
2. "Та викосили солов'я...", - тоже понятно: где песня, там и за соловья вспомнишь, а тут соловей как раз свил гнездышко в траве, он любит там гнездиться. И вдруг:
3. "Соловей у саду тьох, да тьох..." Постойте, когда косят, то разве еще и соловьи щебечут? Отзовитесь, крестьянские сыновья! А тут еще подхватила:
4. "Канарейочка..."
Так получается, нам, селюкам, что соловей, что канареечка? Ну да и зимой споет... где-нибудь у волостного писаря в господе.
Но работа продолжается. Кроме того, что косим мы с отцом, еще:
5. "Роман косе,
Гапка в'яже,
Катерина загріба,
Грицько воли напува,
Ганна воду тяга."
Вот и славно, все будто бы за работу взялись и как раз сезонную или повседневную; никто не сеет и снег не убирает.
А еще где песня, там и любовь:
6. "Ой, мамо, люблю Гриця,
Гриць на конику вертиться,
В Гриця шапка до лиця,
Люблю Гриця-молодця!"
Это еще допевают косари? Это им так пришелся по душе моторный Гриць: одновременно и "воли напува", и "на конику вертиться". Нет, кажется, то Ганна полюбила Гриця. Кстати, возникает небезосновательное подозрение, что ни Гриць волов не поил, ни Ганна воды не носила. То они так, для виду, пока отец косит, кошу я, Роман косе, Гапка в'яже, Катерина загріба. Не дождались вечорниць Ганна с Грицем: возле воловьих хвостов - где там уже "шапка до лиця"! "Грицю, Грицю, до роботи.." - а как же!
Гриця любят во многих народных песнях - знать, что то имя было когда-то очень в фаворе. Надо было весьма обласкать Григория, чтобы он назвался Грицем. Де ти, Грицю? Озовися! Не отзовется, отзовется разве что Гриша...
Анна флиртует:
7. "Та прийди, Грицю, в понеділок,
Та підемо разом по барвінок."
Зачем тот барвинок в хозяйстве? Ага, только к разговору зацепка. С него, крещатого, будто веночки плетут... Где и как - никто не видел, разве что в песнях.
Понедельник дурака проваляли. Теперь уже:
8. "Та прийди, Грицю, у вівторок,
Та й зв'яжемо снопів сорок."
Кажется, немного - сорок снопов на двоих, остаток дня можно скоротать где-то в барвинковых сорняках.
9. "Та прийди, Грицю, у середу,
Та й поженемо вдвох череду."
И здесь работа нетрудная. Но стадо даже в среду погонят деды и подростки - уже не Ганна с Грицем. Община не позволит. "Череда" общественная, барвинковые мои!
Четверг и пятница - как в тумане. Не разберешь - где работа, где любовь? Любят ли работу? Или любовь - работа? И тогда уже:
10. "Та прийди, Грицю, у суботу,
Та й підемо разом на роботу."
Целую неделю крестьянские дети ничего не делали, только в субботу к работе раззадорились.
Заманить Гриця на полотенце - тоже работа. Да еще и какая! Иного легче отравить...
11. "Та прийди, Грицю, у неділю,
Я дам тобі сорочку тонку білу."
И когда только успела напрясть и набелить, пошить-вышить? О том мамка знает и некрасивые младшие сестры.
12. "Дам сорочку-вишиванку
Та й простоїмо до ранку."
Дай Бог! А мы с отцом все косим. Теперь молча. И выкошенный соловей не щебечет. Вот такое оно, народное творчество!
Коментарі
Дописати коментар